О`Санчес - Хвак

Княгиня мелкими осторожными шажками подобралась к самому краю магической заграды, вдруг красивое и надменное лицо ее исказилось лютым гневом и она выкрикнула пронзительное заклинание! В стену ударила короткая прямая молния, громыхнуло так, что Гвоздик, танцующий рядом в ожидании приказов, подпрыгнул от неожиданности и взвизгнул. С ближайшего склона посыпались мелкие камни… но и все. Молния канула в магической ограде, не оставив на ней ни малейшего следа.

– Сын! Помоги мне, повторяй то же и влей свои заклинания в мои!

– Да, матушка!

Второе колдовство было намного яростнее, сильнее первого и багровая молния с ревом впилась в стену тусклого прозрачного свечения!.. И утонула в нем, ничего не повредив и даже не поколебав.

– Погоди, матушка! – Юный рыцарь выхватил из-за спины меч, наложил на рукоять обе ладони и приготовился. – Матушка! Я бью – а ты тотчас же вливай свое заклинание поверх моего, прямо в меч добавляй! В каждый удар, вместе!

Удар! – Санги, держись! – И удар! И еще! – Держись, рыцарь!

Княгиня Та Микол совершила святотатство и хорошо понимала это. Пусть так! Муж и сыновья не осудят ее за сей поступок – и это главное! Она даже в пылу магической битвы успела удивиться магической и телесной мощи своего младшего сына, а также остроте его ума: великолепной ковки меч, подкрепленный соединенными усилиями двух смертных колдунов, сумел нанести урон даже заклятиям богини.

Но, увы – это был временный успех, незначительный урон: прорехи в прозрачной стене тут же затянулись, а меч лопнул… Секира сломалась еще быстрее. Княгиня сорвала с пояса свой меч, точнее, это был не меч, а придворная сабля по виду, пусть и очень хороших внутренних свойств… Сын, приняв саблю десницею, за два удара превратил ее в перекрученный кусок обгорелого железа… Вне себя от ярости и ужаса княгиня стукнула своими нежными кулачками по стене – и почти замертво отлетела навзничь!

– Матушка! – Докари бросился к матери, но она показала ему знаком, что жива…

– Со мной… все в порядке… затылком ушиблась, но это я уберу…

Охи-охи Гвоздик, чуявший что-то такое знакомое, родное… там… за скалами, тоже рвался вперед, теперь уже ползком, плотно прижимая жесткое брюхо к каменной тропе, но даже невероятная сила и настырность волшебного зверя была здесь бессильна: прополз три локтя – сквозь заклинания самой богини! – а стена медленно выдавила его обратно. И только глубокие борозды на камнях остались от его прочнейших острозаточенных когтей.

И упала скорбная тишина. Почернели скалы, не озаряемые больше всполохами боевых заклинаний рыцаря Санги Бо, исчезли последние звуки неравной битвы…

– Матушка!

– Нет, нет, Кари, не трогай меня, я полежу…

Рыцарь Докари подобрал сброшенный ранее плащ княгини, шелковый, на медвежьем меху, снял с седла свой.

– Матушка, позволь: я свой подложу, а твоим укрою.

Мать покорно приняла заботу сына, спряталась с головой под плащ и зашлась в беззвучных рыданиях.

Упрямый Гвоздик, вероятно, до самого утра не оставил бы попыток проникнуть сквозь запреты, но хозяин молча, единым знаком приказал – и вот уже Гвоздик сел поближе к плачущей женщине, младшей хозяйке, чтобы она понимала и чувствовала: он рядом, никому в обиду не даст, так что может больше не бояться и не плакать. Ну… и хозяин… поможет ему, чем сможет, если что. А обе кобылы, Черника и Рыжик, смирно стояли поодаль и осторожно пофыркивали: никто из хозяев не соизволил ни обтереть их после безумной скачки, ни седла снять… Ну, ладно, коли так, дело военное…

Докари Та Микол стоял у стены угрюм и спокоен: все, что должно было случиться – уже случилось, согласно велению судьбы и воле богов. Матушка невредима и надежно укрыта от ночного холода, Гвоздику все эти напасти магические – словно градинки по булыжнику, отскакивают безо всякого вреда, а он… он тоже в полном порядке. Главное – удержаться, не расползтись, не расклеиться, подобно медузе на берегу. В детстве он много перевидел зыбких этих медуз, это еще когда у него было ни родителей, ни наставника Снега… Снег ни при каких обстоятельствах не одобрил бы слякоти на ресницах воина. Заклятия богини, если верить свиткам и обычаям, простоят до рассвета, но и после того, как они растают, нет никакого смысла идти вглубь… на ту поляну… Незачем туда идти, вне зависимости от наличия или отсутствия следов. Или лучше так: матушка с Гвоздиком здесь его подождут, а он сходит и все же посмотрит. Главное – правильно дышать, как учил Снег, – и не позволять чувствам возобладать над разумом воина и рыцаря! Нельзя давать волю чувствам! Ну… нельзя же…

Рыцарь Докари Та Микол ждал рассвета, молча, гордо и недвижно, вглядываясь в тусклое мерцание стены, которое, время от времени, почему-то расплывалось в его глазах…

Но если бы вдруг он обернулся – то увидел бы еще одно странное свечение… или сияние… или зарево… там, на болотах, в нескольких долгих локтях отсюда… Свечение, которое не гроза, и не рассвет, и не заклинания.

– Джога! Ты видел!? Смотри, смотри!!!

– Ты бредишь, повелитель, нету там ничего, рассвет совсем в другой стороне – вон вершочек на окоеме наметился! Это вода на тебя так влияет, второй день только почти ее и пьешь.

– Цыц. Идем вон туда! Чует мое сердце: надо поспешить!

Самым-самым краешком обычного и магического зрения Хвак увидел свет, плывущий над жиденьким перелеском, совсем рядом, между болот, Хвак там раньше хаживал и не раз…

Словно вихрем выдуло из головы и сердца все прочие чувства и мысли: забыты были и голод, и омерзение от раздавленных в подземелье нафов, и даже Снег, о котором он непрестанно думал все это время, весь вечер и половину ночи, да, да, да! Все забыто, кроме свечения… сияния… того самого! Туда, бегом.

Хвак вполне способен был бежать и быстрее, если по ровной дороге, но местность уж больно гнусная: коряги, да кусты, да мелкие омуточки болотные – утонуть не утонешь, а споткнуться или сапоги в них потерять – запросто! Но пусть и так, а сердце, душа, ум, сущность – все подсказывают в единый крик: скорее!

И Хвак бежал, проламываясь сквозь кустарник, перепрыгивая через лужи и кочки, вряд ли какой из церапторов мог бы угнаться за ним, повторяя такие прыжки, но Хваку в этот раз было не до восхищения самим собою, он боялся опоздать… А ладонь-то пощипывает, а палец-то как жжет! Это оно… перышко зернышко… Это оно!

Хвак успел вовремя – некое внутреннее чутье, совсем не похожее ни на сердце, ни на разум, ни на внезапно примолкшего Джогу, подсказывало: успел! Вот оно, висит и светится, прямо над гладью черного омута. Сейчас оно застыло, словно выбирает, где опуститься… И опустится, и даст росток… Это ничего, что посреди болотной хляби, это он преодолеет… Вот дрогнуло, словно от дуновения неведомого ветерка и опять медленно-медленно движется сияние над ночною землей… Предрассветные сумерки, уже не ночь, но еще не утро…